М. Кубанёва (Калашникова)
О МОЁМ БРАТЕ
• (Кубанёв В. М. Стихотворения. Эскизы поэм. Миниатюры. Письма. Дневники. Афоризмы / В. М. Кубанёв. – Воронеж : Центр.-Чернозём. кн. изд-во, 1981. – С. 350-364)
Курское село Орехово – родина Василия Кубанёва. Здесь он прожил половину своей короткой жизни. И всё, что было во второй половине: литературные замыслы, поиски, сомнения, все, что продолжает жить в его письмах, дневниках, в памяти друзей, истоки берет в раннем детстве, — от разметнувшихся без строгого порядка ореховских улиц, от окрестных полей, недальних ореховых перелесков.
Маленькому непоседливому Васе ближе всего были две семьи, два дома. В отцовском немноголюдно, сытно, но мало тепла, сердечности. Каждый в особинку живет: бабушка — религиозностью, дед – скаредностью пришлого человека, недавно принятого в крестьянскую общину, отец — тщетными попытками поддерживать кроме своей семьи двух сестер, одна из которых учительствует в селе, а младшая – телеграфистка в городе. В повиновении у всех видит Вася маму, пришедшую в этот дом из большой семьи. Мечется по хозяйству с утра до поздней ночи. Тишину дома нарушает только молитвенное бормотание бабушки, да прихварывающий дед иногда с печки окликнет собаку: «Сокол! Сокол!» Всего и рассказов-то в этом доме, что о святых грешниках.
Изредка, правда, сестра отца, сельская учительница, приглашала заниматься в дом учеников. Присматриваясь, Вася научился читать. В четыре года!
Куда интереснее было в семье другого деда, Василия Андреевича Иванова, прозванного односельчанами Бородычем не только за окладистую бороду, но и за строгий порядок в патриархальной семье, где выросло девять сыновей и четыре дочери и из послушания никто не выходил. Если и отделял кого из сыновей Бородыч, то землю обрабатывали вместе, жили дружно, поддерживая общий достаток неустанным крестьянским трудом. В этот многолюдный дом по длинным сельским улицам прибегал Вася, чтобы послушать своих дядьев, поиграть с ровесниками.
Охотно представлял им в лицах, как они с бабушкой ходили в церковь, как правит службу священник, как молятся старухи, словом, делился впечатлениями перед доброжелательной родней, впитывая в себя и веселое добродушие, и трудовую выносливость этой семьи.
Далеко не всех, кто окружал Василька в детстве, довелось мне увидеть, когда я подросла. В годы коллективизации большая семья деда Бородыча распалась. Один из сыновей остался в селе, был бригадиром в колхозе до войны. Остальные разъехались. Давнее жилье без них показалось беспомощным и жалким, как брошенная колыбель. Живая боль опустевшего дома прошла через раннее детство брата.
Сколько помню Василия – столько и помню его с книгой.
В голодном 1933 году, когда семья жила на станции Колодезная Воронежской области, где отец работал в «Заготзерне», а мама вела домашнее хозяйство, двенадцатилетний Вася нередко уезжал в Воронеж к родственникам, в доме которых его больше всего интересовали книги. Если сестры отца Александра Андреевна или Юлия Андреевна давали ему деньги на мороженое, то Вася приберегал их для книжного магазина. Возвращался домой на верхней полке вагона, подложив стопку книг под голову. В ребяческом сне не раз проезжал мимо Колодезной и добирался попутными поездами обратно. Эти путешествия приучили его к самостоятельности.
Ровесники тянулись к Васе, не по годам начитанному. Он с утра уходил с ними от дома за огороды, и только круглые решета подсолнухов, покачиваясь, показывали мне, четырехлетней, в какую сторону ушли они гурьбой.
А вечером Вася, лукаво улыбаясь, просит бабушку Марину Григорьевну: «Скажи: «индустриализация». Бабушка не проговаривает этого слова, а он смеется, показывая ей газету с удивительным словом через всю полосу: «Ну, повтори, бабушка!» Читать она не умела, как многие женщины той поры. Отец, закончивший два класса церковноприходской школы, был грамотен, но книги читать не любил, увлечение ими считал баловством.
Думаю, что в семье, где мама поглощена была заботами по хозяйству, а вся грамотность отца уходила на то, чтобы составлять бухгалтерские ведомости и отчеты, Вася чувствовал себя довольно одиноким.
Переезд на станцию Лиски внес заметные перемены в его жизнь: богаче библиотекой и книжными магазинами железнодорожная станция, разнообразнее интересы ровесников, живущих в поселке у элеватора. Особенно подружился в эти годы мой брат с ребятами из семьи врача Отасеева, из рабочей семьи Кондратковых. Их объединяли не только игры в лапту, городки, но и чтение книг, и попытка создать свой драмкружок, и изготовление самодельных игрушек.
Вася щедро делился тем, что узнавал. Меня он тоже научил читать рано. Еще на станции Колодезной принес мне разрезную азбуку, а в Лисках купил книжку «Три палатки» и ежедневно проверял, сколько мной прочитано. Однажды за руку довел по обжигающему босые ноги песку до книжного магазина на станции и поразил меня не только своей осведомленностью в книжном мире, но и той взрослостью отношений с продавцами, каким-то непостижимым для меня, пятилетней, взаимопониманием с ними.
К этому времени брат пытался писать стихи. Еще из Колодезной послал пачку первых стихов в редакцию «Мурзилки». Но ответа не получил. И позже, когда работал в редакции районной газеты, может быть, именно поэтому был чрезвычайно внимателен к детскому творчеству.
В 1935 году наша семья поселилась в Острогожске. Мама впервые за свою жизнь была освобождена от выращивания поросят, и большая доля ее внимания доставалась нам, детям. По вечерам, когда отец задерживался на работе, мы собирались за кухонным столом, и Вася читал маме то, что представлялось ему важным. Так узнала я еще до школы «Детство» и «В людях» Горького, стихи Демьяна Бедного. Запомнилась постоянная жизнерадостность брата в эти годы. Поглощенный книжным просветительством в семье, он услышал от мамы немало интересных рассказов о ее односельчанах. У отца попросил конторскую книжку потолще, где можно было бы вести записи. Отец принес увесистую книгу. И вот по вечерам на смену домашнему чтению пришло новое занятие: записывать мамины рассказы. Вася хорошо помнил всех близких и односельчан, очень охотно и подробно расспрашивал историю каждой семьи.
Конечно, круг чтения самого Васи был шире в эти годы. Вместе с одноклассником Володей Поповым часами пропадал он в острогожской библиотеке или забирался в спокойный уголок стадиона, расположенного близко от нашего жилья, и читал там вслух самое сокровенное.
В 1936 году мы перебрались на новую квартиру. Васе была отведена маленькая, но уютная комната, в которой кроме кровати и стола разместили шкаф и этажерку для книг. Над кроватью на коврике из старинной русской паневы была прикреплена лампочка, довольно яркая. И началось теперь уже уединенное чтение до поздней ночи. Кроме русской и зарубежной классики брат пытался вникнуть и в философскую литературу, в работы Маркса, Ленина. Алексей Дмитриевич Халимонов, бывший в те годы директором школы, где учился Вася, до сих пор помнит дотошные вопросы своего ученика о Ленине, о его работах. Приходил Вася и домой к Алексею Дмитриевичу за книгами.
На первый гонорар за стихи, опубликованные в газете «Будь готов», он купил опять-таки книги. И если просил деньги у мамы, она знала: на книжки. Так создавалась библиотека брата. Относился он к изданиям очень бережно и негодовал, когда я пыталась заглянуть в шкаф без спроса. Не было для него более ценного подарка, чем книга.
Однажды после выступления на олимпиаде детского творчества в Воронеже Вася получил в премию за свои стихи несколько книг, принес их в дом к сестре отца, где не раз бывал, и дал посмотреть двоюродным брату и сестре. Они были младше Васи. И пока он с пятиклассником Володей рассматривал эти книги, шестилетняя Оля выбрала самую красивую и уронила ее в лужу.
«До сих пор не могу забыть его растерянно-негодующего взгляда», — признавалась она мне, когда обе мы стали взрослыми.
Вернувшись из Воронежа после олимпиады, где он увидел новых людей, живущих совсем иначе: интересно и беспокойно, — Вася пережил серьезное потрясение оттого, что хотел и сам так жить и в то же время не имел еще ни сил, ни опоры, ни четкой цели.
Вскоре начался учебный год. В девятом классе среди ровесников искал брат единомышленника и друга. Самым надежным был Володя Попов. Но он захвачен своим увлечением — шахматами. Внимание брата привлекла очень тихая, застенчивая одноклассница Вера Клишина. Она сидела за первой партой, училась прилежно. Решив доверить ей свои мысли, свои сомнения и тревоги, Вася передал Вере большое письмо. Не знаю, как попало оно в руки отца Веры Клишиной, но между ним и Васей состоялся очень спокойный разговор. «Мы с ним тогда хорошо и долго обо всем поговорили», — вспоминает Вася позже в письмах к Вере. В нашей семье начало этой дружбы вызвало резкое беспокойство. И наивное желание уберечь сына от первого юношеского увлечения, изменившего его поведение в школе, привело к тому, что он ушел из дома и почти месяц жил вне семьи. Потом, переболев обидой, вернулся. Но уже прежней жизнерадостности не было в нем. Минуты и дни хорошего настроения сменялись часами и днями уединенного молчания. И не об этом ли написаны стихи «Если нету на сердце печали?». Отец и мама видели главную причину его неуравновешенности в дружбе с Верой. И спешно был подготовлен переезд семьи в город Мичуринск, куда отца перевели по работе. Несмотря на то, что учебный год закончился, брат с нами не поехал, остался в Острогожске. Приехал он в Мичуринск в августе с воспаленным от ангины горлом, бледный и молчаливый.
Скоро началась его учеба в 10-м классе мичуринской средней школы № 1, расположенной близко от дома. Медленным и трудным было сближение с одноклассниками. Брат нуждался уже не в поверхностном общении, а в глубокой дружбе, основанной на единомыслии. Таких единомышленников он ищет вне школы, в заводском литературном кружке, среди тех, кто пробует свои силы в литературном творчестве. Так возникает его дружба с Сашей Ткачевым, занимавшимся в литкружке клуба имени Ленина, с Тасей Шатиловой, юнкором «Мичуринской правды». Переполненный впечатлениями и размышлениями, шестнадцатилетний Кубанёв за год написал этой девочке более 100 писем, открывающих начало его творческих замыслов.
Таисия Васильевна Панченко (Шатилова] бережно хранит письма, дневники и стихи моего брата, которые частично опубликованы в его сборниках.
Своими мыслями Вася охотно делится с Сашей Ткачевым, а его попросил написать повесть о детстве, чтобы определить, есть ли у Саши, увлеченного стихами, литературное дарование. Получив повесть в двух тетрадях, брат по-мальчишески замысловато обещал через два дня, если написано плохо, выйти к Саше без пиджака, если хорошо — в пиджаке, застегнутом на все пуговицы. А вышел навстречу другу в пальто, застегнутом на все пуговицы.
Пензенцы, встречавшиеся на страницах своей областной газеты с публикациями Александра Михайловича Ткачева о Пушкине, Толстом, Федине, могут признать, что Вася Кубанёв не ошибся в оценке литературных способностей своего товарища, хотя был младше его. Жаль, что две тетради, в которых уместилась повесть о детстве Саши, отмеченная в письмах словами «Пригодится для будущей книги», утрачены вместе со многими рукописями Василия в годы войны.
Стремление подняться до философских обобщений уже в этом возрасте осознавалось братом как очень важная задача в творчестве, однако это не всегда благотворно сказывалось на его стихах, в них появлялась излишняя замысловатость. От подобной усложненности предостерегал Василия редактор «Мичуринской правды» Алексей Васильевич Гребенников, помогая брату готовить к публикации наиболее зрелые стихи, доверяя ему иногда редактирование информации.
В январе 1938 года брат поехал в Ленинград к Владимиру Дмитриевичу Кошелеву, работавшему учителем истории в школе. Познакомились они заочно в связи с первыми публикациями стихов Василия, подружились на всю жизнь. К сожалению, из обширной переписки с ленинградским учителем сохранилось только одно письмо брата от осени 1939 года. Следы этой удивительной дружбы столь разных по возрасту людей остались в ленинградских дневниках Василия да в стихотворении «Я заболел», написанном уже в Острогожске в 1939 году.
Несомненным было влияние мичуринского учителя В. Д. Старикова, руководившего литературным кружком, увлеченного поэзией вообще и творчеством Маяковского в особенности.
На выпускных экзаменах Вася Кубанёв сдал сочинение в стихах о Маяковском. «Помимо поэм от поэта в наследство повадки его оставляются нам» — в этом афористическом заключении выпускника школы было и объяснение его собственного «бунтарского» характера.
Нет упоминания в письмах Васи о сотруднике мичуринской газеты Иване Ивановиче Воронцове. Но ему он с оттиска читал стихотворение «Ленин», еще раз выверяя перед публикацией точность и доходчивость своего слова. И пропагандой творчества и жизни Василия в послевоенные годы в Мичуринске мы обязаны во многом этому скромному интеллигентному человеку.
После того, как брат окончил школу, семья переезжает на станцию Давыдовка Воронежской области, куда перевели отца. Вася быстро познакомился с сотрудниками редакции и дома бывал мало. Его размышления, куда пойти учиться, были нарушены внезапным для нас всех решением отца оставить семью. Семнадцатилетний брат вынужден был отказаться от мысли поступить в институт, чтобы как-то устроить нас с мамой. Так к осени 1938 года мы оказались снова в Острогожске, где надеялись найти поддержку у знакомых, пристроиться хотя бы на частной квартире. Мама поступила разнорабочей на мотороремонтный завод, Васю приняли сотрудником редакции районной газеты «Новая жизнь», где его прежде знали по ранним стихам и корреспонденциям.
К заботам брата о заработке прибавились заботы о моем воспитании. Мама уходила на завод рано, и если хозяйке дома, у которой мы квартировали, тоже надо было отлучиться, меня просто выпроваживали из дома. Вася понимал, что остаюсь я без присмотра до вечера, и потому часто заходил в школу, в наш третий класс. При всей своей занятости он вскоре стал хорошим помощником нашей учительницы Анастасии Митрофановны Трипольцевой. Читал нам книги, выпускал стенгазету, устраивал конкурсы. Пытались мы и писать стихи. А он сидел за чьей-нибудь партой и тоже сочинял. Потом все вместе обсуждали. Чувствовалось, что было по душе ему с нами. С октября 1938 года возобновляется его дружба с Верой Клишиной. Она поступила на первый курс Ленинградского химико-технологического института, жила в общежитии и нуждалась в поддержке, так как после смерти отца осталась на попечении старших сестер, живших в Острогожске. Брат мой был очень рад возобновлению дружбы и доверия, которые так трудно складывались между ними. На доверие готов был ответить и отвечал преданностью, нежностью и заботой. В письмах к Вере он делился своими размышлениями о событиях тех дней, о дружбе, о человеке. Эти письма-раздумья (их сохранилось более 300), иногда не умещавшиеся в целую тетрадь, все углубленнее помогали брату понимать людей, их отношения, видеть пути нравственного совершенствования, и прежде всего своего собственного.
«Мои письма тебе приносят мне большую пользу»,— говорит он Вере. После встречи с Верой в летние каникулы 1939 года только за август — октябрь брат написал и переслал Вере в трех тетрадках более 170 миниатюр, список ста лучших книг о человеке, которые он рекомендовал прочесть, дневниковые записи, новые стихи, газетные свои статьи и очерки.
Одухотворенность и широта размышлений Василия привлекали к нему множество людей, и он совершенно забывал о своей «некрасивости» внешней, которой мучился немало в отрочестве и в юности.
В те годы в редакцию пришел Борис Стукалин. Они стали друзьями. Трудно было предположить в ту пору, что Б. И. Стукалину придется по строчке, по страничке в пятидесятые годы собирать стихи и письма Кубанёва. Оба они, как и все их сверстники, спешили жить. «Если за плечами только восемнадцать, можно к гениальности прийти успеть!..».
В 1940 году подружился Василий со студентами педучилища. Призыв в армию был отсрочен: из-за слабости зрения брат был признан годным к нестроевой службе. В редакции вместо заведования сельхозотделом ему поручили вести отдел культуры в этой же газете. Прежнее сближение с людьми села, которому так радовался брат и к которому он постоянно стремился, мечтая написать книгу о судьбах русского крестьянства, приобрело новый поворот: началось сближение с ровесниками, приехавшими из села учиться и воплотившими в себе те изменения, о которых он собирался рассказать в трехтомной эпопее «Россия». Среди этих друзей, собиравшихся учительствовать в селе после окончания Острогожского педучилища, для меня памятны два человека – Иван Толстой и Татьяна Дешина.
«Жизнь недаром столкнула нас лбами», – напишет Василий Ивану, когда они оба уедут учительствовать. А началось все вроде бы обыденно: пришел в педучилище, где уже не раз бывал, автор хлестких фельетонов и очерков, помог студентам выпустить Ленинский номер стенгазеты в январе 1940 года. Не заметили члены редколлегии, как проработали почти до утра. Газета понравилась всему классу, стали готовить новый номер к 1 февраля о классе. Так брат умел неотделимо входить в заботы своих друзей. Встречаясь с Иваном, он любил шутками отвечать на его доброжелательность и балагурство, а главное видел все-таки в том, что идет борьба «одного Ивана Толстого против другого», взрослеющего и целеустремленного против незрелого, непоследовательного. В самом брате этот же процесс внутреннего восхождения над прежним собой развивался мучительно и неудержимо. Из немногих писем Ивана Ефремовича Толстого открывается, как самоотверженно помогали они друг другу в этом взрослении и восхождении. Призыв в армию, начало учительской работы и ее смысл — все подвергается строгому пересмотру и обсуждению. Для многих друзей моего старшего брата да и для семьи оказался неожиданным его переход на работу в двухкомплектную начальную школу на хуторе Губарёвка. Они начинают учительствовать одновременно с августа 1940 года. Уместно здесь вспомнить, что годы спустя Иван Ефремович Толстой, работая в Центрально-Чернозёмном книжном издательстве, бережно, с любовью подготовит сборник кубанёвских стихотворений, писем, афоризмов «Человек-солнце».
В это же время начинается учительская работа в селе Готовье Уколовского района (теперь Белгородской области) Татьяны Васильевны Дешиной. Она начинала учиться в школе, будучи старше своих одноклассников, в педучилище и работала, и училась. Зрелость ее суждений вселяла уверенность, что Таня Дешина будет хорошим помощником в литературном труде, к которому Василий себя готовил. Он просит ее собирать песни, поговорки, сказки, интересные истории и биографии людей села, кроме того, в письмах к Тане (их сохранилось около 50) обсуждаются планы будущей книги о воспитании, которую они собираются подготовить вместе. Тут же идет обстоятельный разбор новых поэтических замыслов и набросков («Франция», «Иоанна»). И рядом со всеми этими «сверхзадачами» — повседневная увлеченная работа с губаревскими его учениками. Наблюдениями, тревогами, поисками наполнены дневники и письма к Вере, Ивану, Тане, очерки и заметки, присылаемые той осенью в «Новую жизнь».
Всего полгода проучительствовал брат. То была важная пора и в его жизни, и в жизни его учеников.
Учительскую пору жизни Василия Кубанёва высоко оценила «Комсомольская правда» в двух очерках «Его строка в историю» (14 августа 1973 г.) и «Пролог «Педагогической поэмы» (1 сентября 1974 г.).
В стихах этого времени — «Барбюс живет», «Матерям», «Вале», «Третьему «Б» — тревога за детей сливается с тревогой за судьбы человечества. Этой тревогой он переполнен в каждый момент своей жизни, даже если шутит с друзьями. Так, вместе с братом Веры Клишиной Леонидом, заканчивающим школу, шлет телеграмму Вере, в которой сообщает, что они готовятся стать сторожами границ. «Скоро разгремится война», — пишет он ей, и, несмотря на это предугадывание, сообщение 22 июня было для него глубоким потрясением. Днем с другом забежал домой. Встревоженно ходили они из комнаты в кухню и обратно, спрашивая у самих себя: «Что же делать?» Отнесли военкому заявления с просьбой направить их добровольцами в действующую армию. И в этот же день были написаны стихи о нападении фашистской Германии. Не было дня, чтобы брат не писал стихов и очерков о войне, о добровольцах, о напряженной жизни района, страны. И при этом часто наведывался в военкомат с неизменным вопросом:
– Когда же отправите на фронт?
Провожали его в армию в августе 1941 года. Мама собирала нехитрое хозяйство, в котором нашлось место и для тетрадок, блокнотов. Отец, вернувшийся в семью до войны, уехал с ополченцами. Вася перебирал книги, тетради с набросками. Среди них оставалась красная коленкоровая папка, на которой по диагонали вытиснено было «Кубанёв», а внутри переплетены машинописные листы со стихами, рассказами, со всем, что готовил брат, вероятно, для первого своего сборника. Начиналась эта рукопись стихами о Ленине. Переплетена была в типографии в двух экземплярах и отложена до лучших времен, до которых ни рукописи, ни автору ее не пришлось дожить.
Направлен Василий был в Борисоглебскую авиашколу, где проходил курс обучения стрелка-радиста. Из-за того, что правым глазом видел совсем плохо, учился стрелять с левого. Во время переезда в Орск он пытался в Воронеже найти Бориса Пескова и Николая Задонского, встретиться с ними, а в Казани в ноябре искал и не нашел в спешке Веру Клишину, эвакуировавшуюся туда. Тяжелобольным вернулся он в Острогожск в январе 1942 года. Днем спешил в редакцию, где сотрудников осталось очень мало, работал до изнеможения, а по ночам впадал в отчаяние, обращаясь к маме, которая пыталась его успокоить, с одним и тем же вопросом:
— Ну что я всем скажу, как объясню, почему вернулся?
Он подавлял свою тревогу работой. Очень обрадовался, когда в Острогожск приехал Иван Корнеевич Зубко, бывший редактор «Новой жизни». Вместе с ним уехал в Алексеевский район, где Иван Корнеевич был секретарем райкома партии. Зимняя поездка на санях по селам (в бобриковом демисезонном пальто) вконец подорвала здоровье брата. Иван Корнеевич на обратную дорогу одел его теплее, но в легких начался воспалительный процесс, который трудно было остановить.
Фельдшер, пришедший по вызову, предложил немедля лечь в больницу. Мама согласилась, знала: дома сын не усидит. В больнице было мало специалистов, трудно стало с топливом. Дрова мама приносила из дома, чтобы подтопить палату.
Брату становилось все хуже. Лежал он ослабевший и отчаявшийся.
– Что делать? Что делать? – были последние слова, с какими он обращался то к врачу, то к маме в сумерках дня 6 марта 1942 года.
5 июля 1942 года немецкие войска оккупировали Острогожск, подвергнув его сильной бомбардировке. Возвратившись из хутора Прокопец, куда мы с соседями ушли из-под бомбежки, нашли только горячие кирпичи от дома на улице Крамского, где наша семья жила в последнее время. Ни крыши над головой, ни строчки из того, что оставил наш Вася.
В 1943 году в освобожденном Острогожске побывал Б. И. Стукалин. С горечью узнал о трагической судьбе брата. Расспрашивал маму, записывал то, что сохранилось в нашей памяти. Впереди были еще дороги войны, но мысль собрать хотя бы часть того, что успел сделать Кубанёв, завладела сердцем друга.
Его поиск дал возможность и мне полнее узнать старшего брата. В 1955 году Б. И. Стукалиным был подготовлен и издан в Воронеже первый кубанёвский сборник «Перед восходом». Вышли и другие: «Идут в наступление строки», «Человек-солнце», «Если за плечами только восемнадцать». С их страниц возникает облик человека целеустремленного и глубокого. Вряд ли нужно гадать сегодня, каких творческих высот мог бы достигнуть Василий Кубанёв в поэзии или прозе, журналистике, философии или педагогике, в какой мере были бы реализованы его грандиозные замыслы.
Гораздо важнее лучше понять и сделать достоянием нынешнего читателя все, что успел создать за свою короткую жизнь этот необычайно одаренный юноша, пламенный гражданин своей Родины, ее верный сын и солдат. Он навсегда останется среди нас человеком, на которого хочется быть похожим, выравнивая свой характер, свою жизнь по его судьбе.
М. Кубанёва (Калашникова).