Автобиография (Бакланов Григорий Яковлевич)
(Из книги: Писатели России: автобиографии современников. Москва, 1998. С. 65–66).
Родился я в Воронеже, 11 сентября 1923 года, и довоенный Воронеж, и Воронеж после военных лет есть в моих книгах. Мне было 10 лет, а старшему моему брату Юре – двенадцать, когда умер наш отец Яков Минаевич Фридман. Мать, Ида Григорьевна Кантор (ей посвящена моя повесть «Пядь земли»), пережила отца всего на два года. Взяли нас к себе её сёстры. Школу я не окончил, после девятого класса перешёл в авиатехникум: хотелось получить профессию, стать самостоятельным.
Началась война, я работал слесарем на 18-м авиационном заводе, здесь делали знаменитые штурмовики того времени: ИЛ-2. Старший брат (он уже учился в МГУ на историческом факультете) ушёл в ополчение, меня на фронт не брали – мне ещё было семнадцать лет. И в военное училище нельзя было попасть без аттестата об окончании школы. Я экстерном сдал за 10-й класс, что, впрочем, не пригодилось. Заново формировали вышедший из окружения артиллерийский полк, это было уже начало зимы. Я пришёл к командиру полка, сказал, что старший брат мой погиб на фронте, попросил взять меня в полк. Он взял.
Из всех человеческих дел, которые мне известны (ни в концлагерях, ни в гетто мне быть не пришлось), война – самое ужасное и бесчеловечное дело. Но оттого, что жизнь и смерть здесь сближены, как выстрел и разрыв снаряда, многое видишь и чувствуешь обострённо. Ты можешь не думать, что тебе это дано видеть в последний раз, ощущение это – в тебе, и не раз на фронте, словно прозревая, я поражался красоте мира. Был я рядовым бойцом («солдат», «офицер» – это пришло позже) и одно время был самым молодым в полку. Потом с Северо-Западного фронта меня послали во 2-е Ленинградское артиллерийское училище, оно тогда находилось в Башкирии, окончив его, я попал на Юго-Западный, в дальнейшем 3-й Украинский фронт. В октябре 1943 года, когда мы брали Запорожье, меня тяжело ранило, шесть месяцев в госпиталях, несколько операций, в итоге признан ограниченно-годным, инвалидом третьей группы, но в свой полк, в свой взвод я вернулся. Участвовал в Ясско-Кишинёвской операции, это бои на плацдарме за Днестром, где я был контужен, стали в дальнейшем местом действия моей повести «Пядь земли». Потом – тяжелейшие бои в Венгрии, в районе озера Балатон; в какой-то степени об этом написана моя первая военная повесть «Южнее главного удара». Участвовал во взятии Будапешта, Вены, войну закончил в Австрии в звании лейтенанта.
Домой, демобилизовавшись по ранению, я вернулся в декабре 1945 года, как раз под Новый год. Собственно говоря, дома не было, ничего не было, даже не было никаких планов на дальнейшее. Но никогда так спокойно, так беззаботно я себя не чувствовал. Я знал: главное дело моей жизни я сделал, а как дальше жить, кем быть – не тревожило, никаких карьерных соображений не возникало. Однако я уже начал писать, и это привело меня в Литературный институт.
Об институтских годах не сохранил светлых воспоминаний. Мы возвращались с фронта победителями, а дома, в своей стране, становились побеждёнными. Доносительство, карьеризм, предательство становились добродетелью времени, наверх всплывали подонки, хозяевами жизни становились те, кто в войну был дальше от фронта или, как тогда говорилось, был нужен Родине в тылу. Одна за другой прокатывались опустошительные кампании: борьба с низкопоклонством перед Западом, борьба с космополитизмом, изничтожение генетиков, кибернетиков, государственный антисемитизм стал нормой, разразилось дело врачей, аресты, страх, шпиономания, страна, отделённая от мира. Атмосфера становилась удушающей. Инсульт, поразивший Сталина, удар, как говорили раньше, я бы назвал ударом Господним, если б был верующим. Но поздно, слишком поздно это копьё Господне поразило его.
«Пядь земли» была третьей по счёту моей повестью и первой, принёсшей мне известность. Её издали в тридцати с лишним странах мира – и в Англии, и во Франции, и в Италии, и даже в Испании, где тогда практически не издавались наши книги. В Германии её переиздавали четырежды, в том числе – массовым тиражом. У нас повесть напечатал журнал «Новый мир», официальная критика обрушилась на неё, и книга была задержана на полтора года. Главное обвинение звучит сегодня смешно: «окопная правда…». Между прочим, в годы Первой мировой войны газета большевиков на фронте называлась «Окопная правда». Выходит, когда царя свергали, окопная правда считалась высшей, народной правдой, а как сами воцарились, потребовалась правда иная, генеральская, что ли? Но и в Первую мировую, и на этой войне в окопах сидел народ, и хулу критиков я воспринимал как похвалу. Однако после «Пяди земли», которую пометили этим клеймом, судьба книг, в которых критика усматривала признаки «окопной правды», становилась незавидной. Писать требовалось не то, что было, а как должно было бы быть. А я всю войну пробыл в окопах, в артиллерийской разведке, на передовом наблюдательном пункте, войну видел с поля боя и писал, что видел и знал. Обычное читательское заблуждение: если книга от первого лица, значит, автор про себя пишет. Кроме книги невыдуманных рассказов – «Входите узкими вратами», – у меня нет ни одной автобиографической вещи. Но место действия я, как правило, не выдумываю. И фамилии персонажей, это чаще всего фамилии тех, с кем вместе воевал, живых и мёртвых. Всё было так свежо. Всё – перед глазами, когда я писал «Пядь земли», и чувствовал себя я так, словно мне не тридцать шесть лет, а я так же молод, как они там, на плацдарме, за Днестром.
Но совершенно с другим, с отцовским чувством писал я повесть «Навеки – девятнадцатилетние» – о мальчиках, не вернувшихся с войны, которые из всего, что ждало их в жизни, сделали только одно: спасли Родину. Цензура и эту повесть пыталась искалечить, задержан был номер журнала, в котором она шла. В дальнейшем повесть получила Государственную премию.
Но самой трудной была судьба романа «Июль 41 года». Начиналось брежневское безвременье, уже опять славословили Сталина, и в это время выходит роман, судьбами своих героев доказывающий, что наше поражение первых месяцев войны, страшная трагедия 41 года – это результат сталинских чисток 37-го года, обезглавивших армию, страхом придавивших страну. Напечатанный в журнале и книгой роман «Июль 41 года» двенадцать лет был под запретом, он выходил только за рубежом, где наши запреты не действовали.
Из восьми фильмов, снятых по моим книгам, по моим сценариям, близок мне только телефильм «Был месяц май». Сценарий я писал по своему рассказу «Почём фунт лиха», режиссёр Марлен Хуциев. Из нескольких пьес определённым успехом пользовалась поставленная Юрием Любимовым в Театре на Таганке пьеса «Пристегните ремни!».
До 1986 года я принципиально никогда никаких постов не занимал. Но когда началось то, что было названо перестройкой, поверив в неё, я согласился стать редактором журнала «Знамя», основным читателем которого до этих пор было среднее чиновничество. Я поставил целью собирательство: вернуть народу культуру, отнятую у него, дать возможность рассказать правду о сталинском времени, объединить вокруг журнала не только интересных прозаиков, поэтов, но и лучших публицистов, экономистов, чтобы на страницах журнала обсуждались самые насущные проблемы времени. И мы напечатали первыми целый ряд дотоле запрещённых книг: роман М. Булгакова «Собачье сердце», поэзию Георгия Иванова, поэму А. Твардовского «По праву памяти», роман А. Бекa «Новое назначение», повесть Г. Владимова «Верный Руслан», повесть А. Приставкина «Ночевала тучка золотая», которая до этого побывала во многих журналах… Всего не перечислить. В определённой степени журнал «Знамя» стал одним из центров культуры, как это и мыслилось, тираж его достиг миллиона экземпляров.
Я отдал журналу семь лет жизни и об этих годах не жалею. Но пришло время сделать выбор: оставаться и дальше редактором журнала или писать. Совместить два этих дела мне не удавалось. И в декабре 1993 года я оставил журнал, чтобы написать роман «И тогда приходят мародёры». Этот роман, по сути дела, завершает рассказ о поколении и времени, в котором досталось ему жить, рассказ, начатый повестью «Пядь земли», романами «Июль 41 года» и «Друзья», повестями «Навеки – девятнадцатилетние», «Меньший среди братьев». В определённом смысле это – итог. За ним – всё дальнейшее.