А. Н. Королькова - о себе (Королькова Анна Николаевна)

    Жизнь моя большая, девяносто лет, а с чего начать – ума не приложу. Зачну, как та старуха: взяла краюшку с полицы, глядит – с этого боку подгорелая, с другого поджаренная. Вот задумалась: как же её почать? А старик говорит: «С верхнего конца, какая с горчинкой, а хорошую – под конец, так-то, мол, слаже будет». Ну, она так и сделала.
    Я эту сказку давно слышала.
    Когда я была в детстве, их, сказки эти, только и рассказывали. Люди ведь тогда дюже бедно жили: ни избы-читальни, ни библиотеки, ни кино. Про это и слуху не было. Вот детям сказки рассказывали, чтобы не баловались. Вечером – кто чулки вяжет, кто мотки мотает, кто заплатки кладёт, ну, а нам – сказки. Положит нас бабка на печи и давай сказывать. Они разные были: детские, и взрослые, и шуточные, и былины про разных про богатырей. У меня память была большая, я всё запомнила.
    А родилась я 15 февраля 1892 года в Воронежской губернии, Бобровский район теперь, село Старая Тойда, в семье крестьянина-бедняка.
    Мой дедушка, Устин Сергеич, остался без отца сиротой. Ему восьми не сравнялось – отдала его мать слепых старцев водить. Он их до четырнадцати годков водил, старцы стихи пели, а народ подавал. Вот этим кормилисъ. После он в своём же селе в работники нанялся и так дожил до девятнадцати лет. Его женили, взяли мою бабушку за него, у ней ни отца, ни матери. Тут возьми слобода-то и сгори, и они погорели. Вот с этого и жить начали. Поставили избёнку в лесу, там и жили.
    Как нажили корову, лошадь, поросёнка, стали моего батю женить. Сватались за одну, да она не пошла: бесчестно ей показалось, что дед побирался со старцами этими.
    Вот когда отказалась невеста-то, они поехали в другое село сватать. Вышла невеста, на заднюю лавку села. Дедушка спрашивает:
    – Милок, как невеста-то?
    А батя:
    – Ну, если и эту не отдадут, на службу пойду, в солдаты.
    Но ничего, сладились, Богу помолились, взяли из другого села. С этого и начали жить.
    А я в бедности родилась. Восемь годочков сравнялось – меня в няньки отдали, недалеко, к нашему же крестьянину, к старому старику. У него две снохи, у одной – трое, у другой – двое, – ну самые маленькие. Бабы промеж себя часто из-за меня ругались. Эта говорит: «Ты, говорит, моего дитя жалей дюжее!» А та: «Нет, моего!»
    Вот так-то раз мою я пол у судницы, скоблю там возле лоханки, – входит этот самый Степан Иваныч, старый старик (он говорил, что другой век живёт). Ну, вот входит да на меня:
    – Экая девка, всё моет да скоблит! Не красна изба углами, красна пирогами, а сходка – головами... А вы чего шуршите? – это на баб-то.
    Старшая сноха:
    –Да как же, батюшка, не шуметь-то? Она, Анютка, моего мальчонку не жалеет.
    И другая – то же. – И-их, оглашенные! – палкой стукнул. – Вы хоть бы раз поругались, кто няньку дюжей жалеет, ведь она тоже дитя, ей восемь годочков!
    Мне тогда грустно сделалось, я заплакала. А он:
    – Не плачь, – говорит, – Анка, приходи на пчельник, я сказку скажу. Может, про ковёр-самолёт, а то – про колдунью...
    Ну вот, стала я ходить. Побежим к нему с ребятишками на пчельник, а он нам сказывает. Я от него много запомнила.
    После в людях жила, на подёнщину ходила. Подёнщина так: как солнце всходит и пока оно сядет. На горох, на подсолнушки ходили. Горох ведь тогда руками рассевали, его боронят, а он не дюже хоронится, вот мы его палочками втыкали. Подсолнушки сажали, а потом их пололи. А тогда – покос, а тогда – рожь убирать. Вот всё так.
    Бывало, работаем на покосе ай там у купца, – как дождь, мы в курень. Нас там много, тишанские девки, садовские там, бродовские...
    – Анютка, ты б чего рассказала!
    Вот я и пошла сказки сказывать. Ну, меня любили – и девки, и ребята, и старики. И хотя была вроде неправая (ножку в детстве ещё повредила), но меня никто не дразнил, не обижали. Всегда: «Анютка, к нам! Анютка, с нами!»
    А потом меня замуж отдали.
    Батя было не хотел отдавать, а мама говорит:
    – Люди хорошие.
    У них была семья тридцать три человека. Как разделились – остались свёкор со свекровью, муж да я. Муж у меня был трудолюбивый, рукомесленный. Вот на покосе бывало: все сидят, курят, а он косу отбивает. Тот говорит: мне отбей, этот – мне. Я ему:
    – Да на что ты отбиваешь?
    А он:
    – Ничего, сделаю ему, как корова языком оближет косу-то, пускай помнит...
    И всё отбивает, всё точит, вот так вот. Отец мой его за это любил.
    Меня замуж отдали в тринадцатом, а в четырнадцатом – война. Взяли мужа. Он сперва в Воронеже служил, потом в Бахмуче-городе. А я одна дома-то. Свёкру со свекровью, может, годов по восемьдесят. Ну, лошадёнка у нас, коровёнка, а всё равно – нужда. За солдат пособие тогда давали, семь рублей, что ли. Ох, трудно было!
    Ну вот. Пришёл муж мой по болезни – бронхит у него признали, отслужился. Тут вышли мы на новое поместье. У него – железная лопата в руках, у меня – тыквенные зёрна. Посадили зёрна, где будет двор. А гумно засеяли – мерку гречихи. Мужнины братья все рукомесленные были: Микитка – плотник, Ванька – швец, Яшка – швец. А мой-то с Митькой подсёвщики, грохотом подсевали. Подсолнух подсевали, овёс, гречиху. И я от них в работе не отставала, только вот рожь вязала плохо от неправой ноги: что взять, что переступить – неловко. И я так плакала – ведь смеяться станут. А муж говорит:
    – Не плачь, я тебя взял не возы возить, а дом украшать. Я тебе помогу, любая пара стань – мы впереди будем!
    Он-то уж дюже ловок был на работу и не ленивый, а всё до дела делал.
    Когда мы сгорели – корову продали. Поехали лес брать за Чиглу. Он тонкое-то дерево, хвост, на меня навалит, а сам тяжёлый подымет, аж кровь в лицо наливается. А потом давай доски пилить: он отобьёт по нитке мелом, я – снизу, а он – сверху, сами напилили. И настлали пол, и я его мыла то с веником, то с кирпичом. Вот такая жизнь была.
   Когда революция пришла, у меня уже дети были – Митроша был и Маруся. Вот мы радовались: ни господ, ни купцов, ни помещиков, барскую землю поделили – сами хозяева. И насажали мы сад, он до сей поры цел. Недавно человек один на собрании в Союзе писателей подошёл, повидался, сказал:
    – Вот, Анна Николаевна, побывал я на Вашей родине, Вашу избу видел. Вам все привет передают.


    Ну, ладно.
    Вот стали колхозы строить, и мы в колхоз пошли. Мы туда лошадёнку-кобылку сдали, новый рыдван сдали, год сами поездили – колёса ещё новые совсем, втулки. А кобылка эта в колхозе семь жеребят принесла.
    А как в Воронеж поехали, у меня уже шестеро детишек было. Тогда недород случился, в тридцать третьем году. Это всем известно – ну, не уродился хлебушко. Устроился муж на заводе имени Кирова. Он колёса чинил, а я вроде, стало быть, домохозяйки.
    Мы в бараке жили. Я общественную работу вела – в детском саду, в яслях сказки рассказывала, а то на подарки мешочки из бумаги клеила. И меня за общественную работу премировали.
    Тогда тут, в Воронеже, из наших из тойденских девок кой-кто жил, ну дочери мои подросли. Вот так-то соберёмся, песни играем. И я взяла да хор организовала. Сперва думала – смеяться будут над нами, как мы старинные песни играем, протяжные, плясовые, всякие. Мы на заводе выступали. А как началась финская война – так в госпиталях.
    Вот в первый раз позвали, а там – раненые, обмороженные, все с костылями. Бабы мои: «Не будем выступать, ведь это что! Скажут: "Чёрт вас принёс, дураков старых", плакать надо, а они песни играют!»
    Меня вызван полковник, не помню, как его, сказал:
    – Раз вас приглашают, значит, вы тут нужны. Люди печалятся, раны не заживают, а вы песню поиграете, сказку расскажете – они от своей печали отвлекутся. Плохо, что ль?
    Стали мы петь раненым, они нас слушали, благодарили.
    А после в школы, в сады детские стали звать. Я часто там выступала, сказки детям сказывала. Как, бывало, бабушка нам па печи, так и я. Они меня с радостью встречали, как покажусь:
    – Бабушка пришла! Бабушка пришла!
    И я им рассказывала разные – про Илью Муромца, про козу-стрекозу, про зеркало волшебное. Я их много знаю. Тогда и сама кой-что стала сочинять: про Папанина на льдине, про озеро Хасан.
    Меня в Москву вызывали, в Ярославль. Мы там пели старинные песни. Тогда кой-какие мои сказки записали, книжечку выпустили, для детей сказки. Вот так с этого пошло, много всего было.


    В сорок первом, когда война началась, – по госпиталям всё с хором со своим. У нашего завода, у СК-2, госпитали были, они у первого вокзала. Меня в завком позвали, говорят:
    – Анна Николаевна, соберите женщин всех-всех – в госпитали.
    Мы там убирали: и полы мыли, и керосином койки вытирали, недели две всё готовили. А потом во всех госпиталях в Воронеже раненых обслуживали. Песни играли, я раненым сказки сказывала.
    Тут стали фашисты Воронеж бомбить. Мы на то не глядим, работаем. И вдруг – эвакуация. Мы эвакуировались поздно, в сорок втором, в июле четвёртого числа вышли. В городе пожар был. Эвакуировалась я в Старую Тойду, к отцу-матери. Сын – на фронте, он техник бронетанковых частей был. Там он и погиб.
    Вот пришли мы в Тойду. А у нас там леса большие, река Битюг, места наши красивые, таких поискать. Я и тут, у себя в селе, хор организовала самодеятельный. Стали мы войска обслуживать.
    Это тоже нелёгкое было дело – хор-то собрать.
    Подхожу как-то к одной женщине, я знаю – у ней голос такой запевальный, говорю:
    – Аграфена Тихоновна, вот какое дело: как бы нам хор слепить...
    Она отвечает:
    – Какой хор! У меня Васька на войне, сын. Какой тут хор...
    –Да ведь и у меня Митроша на фронте, вот мы для них и постараемся.
    Двадцать три женщины собрала, стали мы по воинским частям концерты давать по вечерам. Днём-то ведь рожь убирали, а вечером – по воинским частям. Там две машины – сдвинут зад к заду, и там у нас и песни, и пляски, и гармонь. Они, солдаты, на войну уходили, принимали нас хорошо. Там был полковник Тётушкин, он и сейчас жив-здоров, в Москве, генерал. Он подошёл ко мне, руку пожал, поцеловал. «Спасибо, – говорит, – за песни за ваши!»
    А как прогнали Гитлера, приехали мы сюда в Воронеж – всё разбито, всё погорело, одни стены. Стали мы жить, где Дворец пионеров прежде был, во дворе, в сарае. И отсюда на фронт ездили, когда он близко стоял. Я и там, на фронте, солдатам сказки рассказывала, они рады были.
    Вот как-то один раз утром рано слышу – что такое, во дворе шум, крик.
    – Победа! Победа! – шумят.
    Это девятого мая было, самый День Победы.
    Ну, тут все обнимались, все целовались, плакали. Да ведь что же за радость была!
    С той поры я тут, в Воронеже, и работаю до сих пор. А как лето – в наши родные леса, в Тойду, в Белозёрку, – так ведь, скажи, и тянет... Что значит – милая родина! Старые мои подружки там меня не позабыли, помнят. Так-то вот соберёмся, сядем на крылечке, давай песни играть... За песней-то вся долгая жизнь и вспомнится.
    Ведь ничего, деточки, нету на свете милей родимого места!
    Вот как.

<< Произведения автора

<< На страницу автора